Доедать не обязательно - Ольга Юрьевна Овчинникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– О-о-о! – закатив глаза, Соня валится на кровать, и сухой цветок с шорохом падает из руки, стукается об пол.
Ультрамариновым куполом над ней нависает небо, – на берегу наступает затишье и мёртвый штиль. Набегающие волны взбивают недолговечную пенку. С места на место перебегают, семеня палочками-лапками, белые чайки. Умиротворяюще картавя, катается галька под бирюзовой водой: хр-р-р… хр-р-р…
Соня лежит на животе, у кромки. Мелкие медузы едва ощутимо щиплют её за лодыжки, водоросли щекочут, ощупывая бока.
– Мо-о-оре, – поёт она еле слышно, и дыхание пахнет чурчхелой, а воздух – нагретой солью и чуточку йодом.
Море причудливыми полукружиями гуляет по прибойной линии, вылизывая берег и обнажая шершавые бока пустых рапановых раковин. Соня зарывается пальцами в придонный ил.
– Я – это мо-о-оре.
У неё счастливый, немного припухший вид: волосы на голове, просоленные ветром, закручены в дредастые косички; кожа отливает золотистой бронзой. Деловые крабики то колупают слизистые водоросли на поверхности камней, то испуганно ныряют в тёмные расщелины между ними.
Со стороны слышатся неторопливые шаги, – ровно похрустывает гравий. Соня лениво поворачивает голову и видит бабушку, подарившую ей когда-то свой балахон и волшебный ключ. На ней длинное платье, глиняные бусины и платок, всё так же завязанный вокруг головы – с хвостиками и узелком сверху. Она идёт так грациозно, будто танцует, и улыбается с такой нежностью, что хочется уткнуться в её тёплые ладони лицом. Чёрно-белая собачка, перебирая короткими лапками и вывалив язык, радостно бежит впереди, и бабушка добродушно произносит, обращаясь как будто к ней:
– Море… оно исцеляет.
И они удаляются по тропинке, бегущей между камнями в гору.
Соня открывает глаза и вновь попадает в комнату. На кровати, натаптывая из одеяла гнездо, сосредоточенно топчется Глор.
– Нашла же ты время – нассала в ботинки, – Соня посмеивается. – Не стыдно?
– Нет, – отвечает Глор, пожимая плечиком. – Совесть меня не гложет. Но если бы гложила, или как там… Глодала… Обгладывала… Да тьфу ты! Где бы уже пожрать-то нормально?!
«Я больше не буду подстраиваться под того, чей взгляд подобен взгляду старьёвщика, который оценивает вещь: насколько она новая, как долго с ней можно играться, удобна ли и как будет смотреться в интерьере его квартиры и жизни».
– У них так принято – иметь несколько Нижних сразу, – ворчит Глория, традиционно читая её мысли даже сквозь чуткий сон. – Это называется полиамория57.
– Нет… Это какой-то запредельный, заполярный песец, – отвечает ей Соня шёпотом, отрываясь на мгновение от дневника.
«Да, ты поступил вот так – это твоё решение, и с этим ничего не поделать. Я чавкала, а ты морщился. Я шутила, а ты избивал. И ты никогда не пошёл бы со мной до конца и не принял бы меня такую, истинную, вместе с Видой и Глор. Я подстроилась, растворилась, взяла на себя чужое. Так боялась, что потеряла. Разменяла главное на сиюминутное. Целая куча уроков от жестокого учителя – себя самой».
– Нельзя ли думать потише? – ворчит Глория. – Я тут пытаюсь уснуть…
«Он был иллюзией, игрой разума, самозащитой. Иногда и самообман становится самозащитой и до последнего не сдаётся, чтоб не убить надежду. Так что его не было никогда, а была проекция на мой истощённый от одиночества ум. Вынос тяжёлым пинком на новый виток развития. Так что его больше нет. Он умер».
Соня подбирает с пола цветок, на вытянутой руке несёт его к мусорному ведру и бросает, – с глухим стуком тот падает в самый центр и с шуршанием облокачивается на край.
Она вытаскивает из стола заныканную початую бутылку вина, аккуратно откупоривает и делает большой глоток прямо из горлышка, – едкая жидкость обжигает язык и горло, – тут же вспомнив, что он-то совсем не пил. А она вот пьёт.
– Хр-р-р… хр-р-р… – словно морская галька на берегу, тихонько похрапывает Глория у изголовья кровати.
Смешная такая эта кошкодева.
Глава 36
Слово «боль» происходит от слова «больше».
Сумрачное зимнее утро приходит исподволь, оставляя мир в темноте. Соня шарит по стене рукой, включает настенную лампу. Глории нет, лишь одеяло в виде утоптанного гнезда всё ещё хранит тепло большого кошачьего тела. Рядом валяется пустая бутылка. В полудрёме Соня растирает захолодевшее плечо и медленно спускает с кровати худые ноги. Встаёт. Кофейку бы.
«Робуста или арабика, леди?» – звучит в голове до боли знакомый мужской голос.
Соня сжимается от нахлынувших воспоминаний, давит их, но те сбивают её потоком, перетекая в галлюцинации, решительно не отличимые от реальности. В коридоре раздаётся звон колокольчиков, который перебивается взвизгом включённой бензопилы. Дверь распахивается настежь. В комнату наглым табором врываются поющие и танцующие, в оборчатых юбках цыганки – человек восемь. Вслед за ними, топоча, вбегает с десяток крупных свиней и шумно влетают голуби, – во все стороны, словно листья в ураган, разлетаются перья.
Соня ошалело забирается с ногами в постель, созерцая эти мнимые и одновременно такие конкретные образы: свиньи, визжа и похрюкивая, жуют сбитый в кучу коврик, гадят на пол – и от них пахнет! Окружённые стенами хаотично мечутся голуби, и один из них пикирует на Соню, – она инстинктивно закрывается руками, и крыло чиркает её по пальцам. Лопоча на непонятном, цыганки шарятся у стола, перещупывают предметы – неслыханная наглость! – и цветастым балаганом направляются к выходу. Последняя, проходя мимо кровати, задевает коленки Сони оборками, и та отпрянывает, жмётся лопатками к стенке, моргает с усилием. Юбка издаёт отвратительное шуршание, пахнет едким потом и прелыми полотенцами.
Голуби дружно врезаются в занавеску, – та дёргается, трепещет, – делают пару кругов под потолком, и вместе с толпой исчезают в проёме открытой двери, которая захлопывается так оглушительно, что Соня подскакивает на месте. Осторожно, на цыпочках она подбегает к ней, дёргает за ручку. Закрыто. Проворачивает ключ, выглядывает в коридор – никого. Нервно смеётся:
– Неплохо, неплохо. Что дальше?
А дальше в голове происходит всеобщее экстренное собрание, сопровождаемое странными до жути диалогами.
– Так, ребятки, перед нами стоит задача – выход из разрушительных отношений, – лидирующий и озабоченный голос интонацией поразительно смахивает на Глорию. По внутренней стенке черепа раздаётся стук тупой стороной карандаша, призывающий к тишине и вниманию: – Будет много назойливых мыслей о нём и о прошлом. Нам нужно пережить болезненные воспоминания.
Пискляво, со страдальческими нотками кто-то перебивает её:
– Шо-о-о? Опя-я-ять?
– Таёпана врот и нуево нах! – возмущается другой.
– У-у-у! – подхватывает их гул голосов.
– Кто за? – вопрошает деловитая Глор – это таки она.
Множество рук взлетает в воздух, и она, поспешно пересчитав их, огрызком карандаша, который с лёгкостью удерживает в лапе, пишет на листке бумаги корявую цифирьку.
С первых кресел вскакивает Фанатка и, аплодируя, восторженно верещит:
– Бра-вО! Бра-вО!
Глория закатывает глаза и кладёт ей лапу на плечо, усаживая на место. Серьёзный голос, меланхолично жующий жвачку, раздаётся сбоку:
– Да! Промотайте уже всё это без эмоций! Сколько можно? Сплошные спойлеры58!
– Кто против? – Глория старательно муслит во рту графитовый карандаш, от чего её и без того тёмные губы становятся баклажановыми.
Страдальческая мысль тянет вверх перебинтованную ладошку и тоскливо озирается по сторонам:
– Мне теперь вообще, что ли, страдать нельзя?
– Тебе в отпуск давно пора, – ворчит Глория. – Сгоняй на море. Поправь самооценку, – обводит взглядом остальных: – Воздержавшиеся? Никого?.. Принимается большинством…
– Там ещё сравнение себя с подругой, – звучит Ревность.
Ослепительно сверкнув белкàми, Глория возводит глаза к небу:
– Да радуйтесь, что отвела!
Голову поднимает Женская Солидарность. Она поправляет на носу толстые, сползающие на переносицу очки
